Жаркий снег Килиманджаро. Продолжение.

После завтрака в восемь часов выходим из Мандара-хат. Шорты мы сменили на плотные спортивные брюки, майки — на рубашки с длинным рукавом и на последний участок сегодняшнего пути берем ветровки. Нас провожает стая колобусов. Они трясут бородами и тихо переговариваются меж собой. Тропа еще час идет по перелеску. Увешанные мохнатыми лишайниками деревья с белой корой и корнями-подпорками сменяются древовидными, похожими на кедровые деревца, местными можжевельниками. На повороте открывается обширное пожарище. Пожар случился пару месяцев назад, но на опаленных деревьях уже… успели расцвести огромные сиреневые цветы. Вот таковы пожары в Африке — трава и кустарники горят, мелкая живность гибнет, а деревьям хоть бы что.

На высоте 3000 метров лес редеет, лианы исчезают, кустарники уступают место травам. На перевале впервые видим заснеженную макушку Кибо — главной вершины Килиманджаро. В последние два года дождей выпадает мало, и знаменитой «ромовой бабы» сейчас нет, но все равно гора очень красива. Виден и изгрызенный конус сестры Кибо — вулкана Мавензи. Для «чайников» подъем на Мавензи невозможен, и нам остается только любоваться острыми лавовыми обломками и утешать себя, что Мавензи на полкилометра ниже Кибо и лезть на нее нет никакого смысла.

Растительность становится беднее. И вдруг… В ущельицах, по которым с гор сбегают ручейки, растут странные трех-, пятиметровые деревья. Вроде как пальма, а наверху — пучок зеленых листьев. Тобиас говорит, что это дерево — вместилище духов умерших предков. Подходим ближе. Оказывается, «ствол» состоит из засохших листьев. По энциклопедии удалось выяснить, что это вовсе не дерево, а сененцио, крестовник — трава, родственник всем известной декоративной «капустки», которую у нас любят сажать на кладбищах. Другое таинственное растение — лобелия, огромная колючая кукуруза с листьями от ананаса.

Килиманджаро — священная гора. Еще лет пятьдесят назад на ее склонах существовали языческие капища, совмещенные с пещерами-катакомбами, в которых чага хоронили умерших. Сейчас капища уничтожены, а пещеры, по слухам, изредка используются. Через шесть часов пути из внезапно рассеявшегося тумана показываются домики Хоромбо-хат. Мы — на высоте 3700 метров, позади еще 16 километров пути. Начинает побаливать голова. Восходители присмирели и не веселятся, а некоторых одолевает тошнота. По лагерю снует множество леммингов, но на них никто не обращает внимания.

Ближе к ночи с обрыва открывается вид на город Арушу — крупный административный центр Танзании и… географический центр Африки. В Аруше есть небольшая площадь со стелой, на которой показано, как именно вычислялся центр Африки. Мы в центре Африки! Но в это верится с трудом. Ночью в Хоромбо по-настоящему холодно.

ПОСЛЕДНЯЯ ВОДА

В восемь утра мы снова в пути. Завтрак не съеден — нет аппетита. Что ж, носильщикам больше достанется. По местным обычаям гиды и носильщики для себя еду не берут. Тащить еду еще и для себя — слишком большое роскошество. Да и опыт показывает: после Хоромбо начинает мутить, и большинство туристов голодает, обходясь витаминами.

К приюту Кибо отправились тридцать пять человек, пятеро повернули вниз. Среди уставших — две девушки из Англии. Еще вчера они весело болтали с гидом на суахили… Горная болезнь по симптомам похожа на морскую, но гораздо опаснее. Она может начаться где-то с отметки в 2700. Но обычно настигает после 3500.

Из-за недостатка кислорода организму требуется быстрее перегонять кровь. У здорового человека недостаток кислорода компенсируется учащением дыхания, увеличением в крови гемоглобина. Чтобы уменьшить потребность в кислороде, можно лечь и лежать. Но вот незадача — мы должны идти на вершину. И нет у нас необходимой трехнедельной акклиматизации. Идем «поли-поли», но все равно быстро.

На дороге от Хоромбо до Кибо у большинства восходителей проявляются симптомы «горняшки»: одышка, сердцебиение, шум в ушах, сильная головная боль, слабость, нарушение остроты зрения. Одна из крайних стадий болезни — человек видит себя как бы со стороны.

Дорога от Хоромбо — это пустыня, покрытая кусками лавы, вулканическими бомбами и засыпанная пеплом. Травы нет, из растительности остались лишь бурые лишайники на валунах. Лишайник размером в 10 сантиметров растет здесь не меньше 100 лет.

На полпути, у болотистого ручейка встречается указатель: «Последняя вода». В Мандаре есть душ, в Хоромбо — удобный рукомойник. А в Кибо уже не умываются… 4300! Начинается сильный ветер. Надеваем куртки и капюшоны.

Последние метры до Кибо-хат даются с трудом. Еще немного — и мы оказываемся у входа в разделенный на несколько общих комнат барак. Высота 4700!

СНЕЖНЫЕ ЛЮДИ

В комнату набивается человек десять. Кровати двухъярусные, разделение на мужчин-женщин не соблюдается, не до того. Скорее хочется забраться в спальный мешок — до подъема осталось четыре часа, в час ночи выходим на штурм Килиманджаро. Я забираюсь в мешок, но никак не могу согреться. Накрываюсь пледом, курткой — все бестолку, меня колотит лихорадка. Температура под 40, и я не одинок в страданиях. Еще десять-двенадцать человек стучат зубами. Я пью аспирин, но температура не падает, и, главное, никак не удается заснуть. До подъема три часа. Тобиас приносит горячий чай и успокаивает: лежи, отдыхай, твое восхождение кончилось. Почему, разве нельзя полежать день в Кибо и идти следующей ночью? Ответ отрицательный — нельзя, график, поджимают другие группы, поток нельзя остановить даже за деньги.

Около одиннадцати забываюсь в бредовом сне. В двенадцать — подъем. Проводники разносят чай, и туристы начинают собираться. Полностью напяливают на себя одежду, какая есть в рюкзаках, и меняют легкие кроссовки на горные ботинки «вибрамы». Собираются не все, кое-кто остается лежать.

Меня все еще бьет лихорадка. Выпиваю пару чашек чая и заставляю себя съесть пачку захваченного с собой турецкого лукума с фисташками. Потом пью витамины и — снова аспирин. Пошли!

Выходим из барака. Морозно, но не очень, градусов 8-10. Впереди уже мелькают фонарики — первые группы полезли по крутому склону. Тобиас задает темп. Теперь нельзя «поли-поли», идти надо быстро, чтобы до рассвета успеть на Гиллманс-пойнт (5685), а дальше как повезет — оттуда полтора часа до Ухуру-пик (5895).

Идти по сыпучей вулканической гальке не очень трудно, но муторно. Первые пять часов подъема удается выдержать темп. Человек десять уходят вперед, остальные безнадежно отстают и поворачивают в Кибо. Еще два часа ходу. Облаков нет, начинается рассвет — и в кровавых лучах вырисовываются скальные складки Мавензи. Еще час. Мы идем между валунами. Становится совсем светло. Лепит солнце. Ноги подкашиваются.

«Почти у самой вершины западного пика лежит иссохший мерзлый труп леопарда. Что понадобилось леопарду на такой высоте, никто объяснить не может», — писал Хемингуэй в эпиграфе рассказа «Снега Килиманджаро» в конце 30-х годов. Вопрос, что делают на заоблачных высотах те или иные животные, мучает многих альпинистов.

В десять утра я на вершине. Воздуха совсем нет. Иванов и Голубев уходят поднимать флаг. А я решаю, что дело сделано, в последний раз считаю пульс — и ложусь поспать полчасика прямо под деревянной доской с указанием покоренного метража. Кажется, наконец-то я не чувствую температуры…

Как говаривал Месснер: «Победу и добычу оставь другим. Потерю и поражение возьми себе». Почему он так говаривал? Кто знает. Нормальному человеку трудно понять альпиниста… Дальнейшие события известны мне со слов товарищей и проводника, а также вспоминаются обрывочными бессвязными кусками.

Проспал я на вершине ровно шесть часов. И спускать меня начали уже в сумерках, когда подоспели наши носильщики и ходивший за ними Тобиас. Эвакуация с Килиманджаро проходила без церемоний: меня просто кидали вниз по крутому склону — еще более крутому, чем тот, по которому мы шли к вершине. Примерно на высоте 5200 в полутьме мы наткнулись на странное, невероятное на такой высоте поселение. Люди здесь жили в выдолбленных валунах, а дверьми им служили обмазанные глиной рогожки. Я говорю — люди, хотя видели мы лишь одного старика, который перебирал четки и молился. Зато из-за рогожек явственно слышался оживленный гур-гур — в поселении жили женщины и дети.

Старик поправил на плечах… шкуру леопарда, привстал и укрепил камешками пластиковую канистру, в которую с сосульки капала талая вода. Старик не был черным, он не был чага. Судя по всему, Тобиасу, были известны эти люди, но обратиться к ним за помощью он не мог. Как он объяснил, «снежные» люди могли содрать с нас слишком много денег. Впоследствии мы пытались узнать хоть что-нибудь про «снежных людей» — но толком никто ничего не знал или нам просто не захотели рассказывать. Но если на 5200 живут люди, значит, и леопарды сюда могли приходить, покопаться в съестных огрызках, как они делают это на Мандаpa-хат. Достаточно было спустится до 4000 метров — и я пришел в себя, остаток ночи провел со своими спасателями в баре гостиницы Mountain — в Моши. С утра на входе Марангу выдали сертификаты об успешном покорении Килиманджаро. И, довольные, мы не обратили внимания на телевизионную группу, мечущуюся от домика администрации к бару и обратно.

Телевидение в Танзании существует всего двадцать лет. Чуть раньше за просмотр телепередачи полагалась тюрьма. Но сейчас танзанийцы вовсю закупают телевизоры и с удовольствием смотрят мыльные оперы, причем предпочитают продукцию, сработанную на суахили. Впрочем, как выяснилось совсем скоро, танзанийцы любят смотреть не только «мыло», но и новости.

Продолжение следует.

Автор: Ариф Алиев.