Африка: лес, савана, пустыня. Часть первая.

— Так что же все-таки поразило тебя в Африке больше всего? — не раз спрашивали меня после поездки.— Львы? Бегемоты?
— Да, да — и львы, и бегемоты! Бегемотов было столько, сколько людей на людной улице, и даже больше — ведь я была на реке Руинди! И львы тоже были великолепны,— отвечала я, а сама понимала — не то, не это было главным, поразившим меня. А что — сама я, признаться, поняла далеко не сразу (потому и решаюсь писать об этом только сейчас, через три года после поездки). Больше всего поразил меня в Африке контраст — контраст между тем поистине фантастическим буйством жизни, на которое способна африканская природа, и последней ее нищенской скудостью.

Главными цветами континента оказались желтый, серый, бурый или кирпично-красный — цвет песка, камней или богатых соединениями железа латеритов. И это — первая неожиданность, потому что тропическая природа тесно связана в нашем воображении, прежде всего, с буйством растительной жизни и, стало быть, с зеленым цветом. А на деле только в центре Африки, по обе стороны от экватора, расплеснулось пятно густой, влажной зелени, синей с самолета, будто океанская вода, — тропические леса.

Наш воздушный маршрут на пути в Киншасу, где проходила XII Генеральная ассамблея Международного союза охраны природы оказался исключительно удачным. От Каира мы летели на юг до самого экватора вдоль Нила — от устья его до места, где он вытекает из озера Виктория в самом сердце Африканского континента, а дальше — на запад, почти до его атлантического побережья. В общей же сложности мы налетали над Африкой около 15 тысяч километров — разумеется, по нынешним временам не так уж и много, и все-таки теперь африканская земля видится мне как на ладони, беззащитно распахнутой перед взглядом с десятикилометровой высоты и совсем не такой, как живет она в наших туманных представлениях.

Она открылась глазам на рассвете, с борта самолета, только что поднявшегося с каирского аэродрома, розово-охристая в лучах огромного багрового светила. Когда рассветная дымка рассеялась, земля приобрела свой естественный для этих мест желтый цвет — два часа полета от Каира до Хартума, столицы Судана, под нами одна сплошная пустыня — величайшая на свете пустыня Сахара. И почти все это время под крылом — яркая голубая лента, змеящаяся по бескрайнему желтому простору. Видимость в этом, не знающем влаги краю превосходная, и за стеклом иллюминатора оживает давно забытая школьная география. Вот если бы школьников, вместо похода в музей, можно было посадить на специальный экскурсионный лайнер и отправить вокруг света! Урок, скажем, назывался бы так: «Великая африканская пустыня и Великий африканский лес». И, наверное, после такого знакомства с Землей, когда она как на ладони, такая в сущности небольшая при нынешних скоростях и такая беззащитная перед современным могуществом человека, ее будущий хозяин стал бы в отношениях с ней более чутким и бережным… (Впрочем при помощи отличной турфирмы Днепр вполне под силу каждому организовать себе настоящее захватывающее путешествие по Африке).

Повторяя все причудливые извивы Нила, по обе стороны от него тянутся еще две ленты — зеленые, составленные из лоскутьев полей. Зелень — только в долине Нила, за ее пределами ни капельки зеленого цвета, ни малейшего признака жизни. Крайние к пустыне поля, лежащие, видно, на пределе возможного, уже едва отличимы по цвету от пустыни. Тот, кто путешествует по берегу Нила наземным транспортом, поражается, говорят, открывающимся ему цветущим раем. Когда же десятикилометровая высота щедро раздвигает горизонт, изумляет другое: сколь же тонка эта голубая лента, давшая жизнь древнейшей в мире египетской цивилизации, да и по сей день кормящая целые народы.

Когда Нил образует очередную петлю и уходит за пределы видимости, желтый цвет в окраске земли безраздельно торжествует. Остается песок и причудливые, изъеденные временем скалы. Чем дальше на юг, тем меньше скал, больше песка. Когда, уже на суданской земле, Нил в самой своей большой петле отодвигается далеко на запад, самолет оказывается над прославившейся особой жестокостью Нубийской пустыней. Здесь не заметно даже камней, глазу решительно не за что зацепиться, лишь голый песок от одного края неба до другого. И совсем трудно поверить, что земля эта вовсе не всегда была такой, что она знала лучшие времена и времена эти кончились уже на памяти человека.

Следы этих лучших времен, бесспорные их свидетели, то и дело встречаются на нашем пути. Это вади. Они отлично видны с высоты: многочисленные каньоны, причудливо ветвящиеся, сплетающиеся в узорную сеть. Все это — работа воды. Да, да, воды — в этом безводном ныне краю, не знающем дождей. По существу вади — высохшие скелеты некогда полноводных речных систем, давно умерших могучих водных потоков, сбегавших когда-то со всех нагорий и горных хребтов Северной Африки; на современной карте их обозначают пунктирными линиями. Немало рек, бравших свое начало с гор у побережья Красного моря, вливало свои воды и в Нил, в те времена куда более полноводный. В те времена…

А теперь солнце давно уже поднялось и нещадно слепило через иллюминатор, а под крылом самолета все еще была пустыня. Свои позиции она начала сдавать только перед Хартумом: на желтой ее шкуре зазеленели наконец первые бреши. Пятна зелени, сначала едва приметные, появились по руслам пересохших потоков — иногда, видно, в них все- таки бывает вода. Вдоль некоторых вади протянулись сплошные зеленые бордюры, а там показались и первые зеленые полянки на возвышениях — полупустыня.

И все-таки наступил момент, когда зеленый цвет в окраске земли, наконец, восторжествовал. Оделись травой холмы. Поля, до того неразлучные с Нилом, вышли за пределы его долины. Местами река распадается теперь на несколько русел, которые то сплетаются вместе, то снова расходятся, оставляя в промежутках весело зеленеющие болотины. А вот и первые за все утро дикорастущие деревья — с высоты они выглядят крохотными пупырышками, сначала поодиночке, затем стайками разбежавшимися по холмам. Это уже южный Судан. Тут и там разбросаны группки плоскокрыших домиков.

На склонах холмов — разноцветные заплатки полей. Часто встречаются стада домашних животных. Тут и крупному рогатому скоту раздолье, не одним только овцам и козам. Появление деревьев знаменует важный рубеж на нашем пути. По мере приближения к экватору растительная жизнь постепенно набирает силу — от пустынь и полупустынь к степям, и вот, наконец, саванна. Недаром ее просторы были избраны для жительства еще на самой заре человечества, да и сейчас большая часть населения Африканского континента живет тут: именно саванна с ее травами, купами деревьев и кустарников представляет в Африке жизненный оптимум и для людей, и для зверей.

Саванна… Увидеть ее вблизи, приобщиться к ее чуду мне довелось позднее, уже во время поездки в национальный парк Вирунга. Мы въехали в него ночью, точнее, вечером, если смотреть на часы, но вечера, как и утра, на экваторе почти нет, солнце сразу проваливается за горизонт, и в шесть все уже обволакивает густая и теплая тропическая тьма. Наши «лендроверы» катились по грунтовой дороге, высвечивая фарами узкий коридор между сплошными стенами гигантских злаков. Фосфоресцирующими огнями — зелеными, голубыми, красноватыми — то с одной стороны дороги, то с другой вспыхивали в траве чьи-то глаза.

После того, как в поселке парка нас распределили по бунгало, я поспешила на улицу. Улицы, собственно, не было. Была усыпанная крупным песком дорожка, вдоль которой в два рядочка и выстроились круглые бунгало, окруженные аккуратным газоном. А дальше, в темноте, куда почти уже не доставал падающий из окон свет, тоже вспыхивали чьи-то глаза, колебались призрачные тени, оттуда доносились невнятные звуки, иногда слышался — или только чудилось в напряженной тишине?— глухой рев. И, признаться, табличка с вежливой просьбой не выходить за пределы газона была даже излишней: слишком таинственна и непостижима была та жизнь, что била ключом совсем рядом, за пределами очерченного светом пространства. Но одну маленькую вылазку все-таки пришлось предпринять — не разглядеть вблизи такого светляка было уже свыше всяких сил. Он плыл по воздуху мерцающим огоньком, то зажигая, то гася свой зеленоватый фонарик. А когда наконец я заключила его в кулак, рука так и озарилась изнутри, будто был там не жучок со светящимся брюшком, а электрическая лампочка.

Разумеется, едва начало светать, мы снова были на улице. И тут обнаружилось, что совсем рядом с домами завтракал слон — ничего не стоило в темноте забрести прямо ему под ноги. Один за другим вырывал он хоботом пучки травы, брезгливо отряхивал пыль с корней, выколачивая траву о переднюю ногу, и только после этой процедуры отправлял ее в рот. Чуть подальше, у самой реки, скрытой от глаз темными зарослями, паслись антилопы,— верно, это их тени колыхались вчера у самых окон. С реки теперь уже явственно доносился рев — там, как оказалось, благоденствовали бегемоты.

Машины для экскурсии должны были подать тотчас после раннего завтрака, и тут выяснилось, что к ресторану мы торопимся не одни. Вверх по склону от реки, выстроившись затылок в затылок, будто солдаты, вышагивали марабу в черных с белыми манишками фраках, с огромными, уставленными в землю носами и розовыми лысинами. Однако у ресторана строй рассыпался, и респектабельные птицы превращались в самых обыкновенных помоешников, отчаянно дерущихся из-за всего, что хоть отдаленно можно признать съедобным.

Продолжение следует.

Автор: М. Черкасова.