Африка: лес, савана, пустыня. Часть вторая.

Едва выехав за пределы поселка, наши машины остановились. Прямо впереди оранжевое утреннее небо косо перечеркивал гребень холма, сбегающего к реке, еще скрытой в клубящемся тумане. По гребню спускалась к реке группа слонов — несколько слоних, слонята-подростки и совсем малыши, жмущиеся к ногам размашисто вышагивающих мамаш. А перед слонами шли львы — целый прайд, и немалый: пять-шесть львиц, с десяток разновозрастных львят и во главе всей этой процессии — один крупный серый лев. Казалось, слоны гонят львов перед собой, те явно вынуждены были спешить, время от времени оборачивались назад и коротко рыкали, но почему-то упорно отказывались уступить дорогу. В это время солнечный диск всплыл над горизонтом далеко за гребнем холма, снопы света брызнули на долину, и темные силуэты животных, двигающихся словно в прекрасном древнем танце, вспыхнули в золотом ореоле.

Сказочное это видение, в доли секунды поглощенное туманом, так и стоит у меня в глазах как символ африканской саванны. А потом «лендроверы» вползли на приречную террасу, и саванна открылась глазам во всем великолепии. Она еще не осветилась как следует, еще скрывалась за голубоватой утренней дымкой и плавающими тут и там островками тумана, но повсюду угадывалась беспредельной щедрости жизнь, все двигалось, дышало, полнилось незнакомыми голосами. Жаворонки с яркими лимонно-желтыми брюшками трещали в воздухе, вдовушки, одетые в бархатисто-черное оперение, перепархивали над травой, будто в наказание таская за собой непомерной длины траурные хвосты, с трубными кликами опустились в траву венценосные журавли — царственные их головки украшены коронами серебристых перьев — и тут же перед машинами проделали несколько церемонных па своего танца.

Рядом возле обочины улеглась пара буйволов, только что, видно, принимавших грязевую ванну. Вокруг их чумазых тел хлопочет стайка изящных малых белых цапель, одна из них устроилась подремать на лбу буйвола в том самом месте, где сходятся мощные рожищи. За этими буйволами виднеются в траве еще черные тела, принимаемся было считать, но скоро бросаем пустое занятие — буйволов в этом стаде сотни, а дальше другое, не меньшее. А там солнце высвечивает среди травы золотистые шкурки антилоп кобусов с прихотливо изогнутыми черными рожками, стройных, стремительных, умеющих, кажется, летать по воздуху,— их тоже сотни, нет — тысячи. Дальше стада более крупных темных коровьих антилоп топи с синими чулками и ярко-рыжими подпалинами на нижней стороне тела. Завидев машины, антилопы едва отбегают от дороги и тут же останавливаются, провожая людей любопытными глазами,— они давно уже привыкли к туристам. Только бородавочники — большущие дикие свиньи с разукрашенными нелепыми наростами мордами — обнаруживают неисправимо истеричный нрав и улепетывают что было мочи, поставив торчком хвост с развевающейся по ветру черной кисточкой.

И по мере того, как солнце съедает туман и открывает глазам все новые уголки саванны, становится очевидно, что пустующих мест тут нет — вся саванна так и рябит множеством пасущихся в ней животных — великолепных, сияющих на солнце разноцветными телами. И эта поистине фантастическая насыщенность жизнью, какую, наверное, знала вся Земля до начала хозяйствования на ней человека,— безусловно, сильнейшее впечатление, какое мне только приходилось пережить.

Но что самое удивительное — при всем этом невероятном животном изобилии саванна не выглядит утомленной и не обнаруживает ни малейших следов оскудения. Несмотря на сухой сезон, гигантские злаки, хоть и порыжевшие, стоят стеной, а звери выглядят сытыми, благоденствующими. Правда, из всех видов африканских саванн, а они очень разные, здешняя представляет, наверное, самый богатый вариант. На то есть причины географического порядка, о которых стоит рассказать. Парк Вирунга лежит на дне одного из крупнейших африканских рифтов, или разломов,— гигантских трещин, прорезывающих Восточно-Африканское нагорье. К этому, западному разлому, тянущемуся от озера Ньяса до истоков Нила, приурочены выстроившиеся в одну цепь глубочайшие африканские озера — Танганьика, Киву, Эдуард, Альберт. Парк Вирунга, общая площадь которого достигает 800 тысяч гектаров, тянется полосой по дну разлома на север от озера Киву к озеру Эдуард и дальше, вдоль реки Семлики, соединяющей озера Эдуард и Альберт и текущей у подножия гигантского горного массива Рувензори — «Лунных гор», открытых Стенли менее века назад. (Подумалось, что космонавты будущего будут подобно путешественникам по Африке позапрошлого века, к слову больше о перспективах развития космической промышленности смотрите на сайте https://vesti-ukr.com/strana/308444-maks-poljakov-i-firefly-aerospace-novyj-kosmos-dlja-ukrainy)

Дно рифта представляет обширную равнину, с двух сторон ограниченную здесь горами. С запада сплошной синей стеной встают горы Митумба — это и есть борт разлома, поднимающийся в высоту до трех километров. На юге в голубой дымке проступают увенчанные облаками туши действующих вулканов Вирунга, перегородивших дно разлома в относительно недавнее время, уже после его образования. И только на север, в сторону озера Эдуард, и на восток, к границе с Угандой, равнине не видно конца.

Впрочем, не такая уж она и ровная: то и дело ее прорезают гряды холмов, долины рек и ручьев, понижения заполняются большими и малыми болотами. Участки высокотравья чередуются здесь с зарослями кустарников и типичной саванной, где к травяному покрову и кустарникам прибавляются отдельные деревья или небольшие их группы.

Деревья же здесь поразительные. Издали — дерево как дерево, средней высоты, имеющее, как и положено, ствол и плотную зеленую крону. Вблизи же с удивлением обнаруживаешь, что ни веток, ни листьев у этих деревьев нет. Вся крона составлена ребристыми, щедро усаженными шипами-члениками разного калибра — метровой длины и в руку толщиной и помельче. Под их плотной, туго натянутой кожей заключен ядовитый сок — это древовидные молочаи эуфорбия из обширной группы африканских молочаев, внешне так похожих на американские кактусы. Ветвясь, членики образуют подобие веток, и мартышки скачут по ним, как по самым нормальным деревьям. Но гибкости им явно недостает, то и дело встречаются молочаи, изуродованные ветром или животными самым причудливым образом, и диковиннее молочайного леса трудно себе что-нибудь представить.

Здешняя саванна так и называется молочайной и, как я говорила, являет собой богатейшую разновидность африканских саванн. Положение практически на экваторе и в то же время умеряющая жару высота (около одной тысячи метров над уровнем моря), близкое соседство высоких гор и больших озер и, соответственно, обилие влаги на протяжении круглого года — все это делает эти места сущим раем. Животные всегда в изобилии находят тут пищу, так что и сезонные кочевки стад, непременные в других районах Африки, оказываются излишними. Впрочем, разве где-нибудь на просторах Серенгетти, несравнимо более сухих и бедных растительностью, не пасутся ничуть не меньшие стада диких животных? Такова уж великая животворная мощь африканской саванны, не знающая себе равных в мире.

Наши машины свернули с накатанной дороги и поползли по пробитой в высокой траве колее. А потом и вовсе остановились, и дальше было предложено идти пешком. Далеко, впрочем, идти не пришлось: тропинка неожиданно оборвалась, и у самых своих ног я обнаружила метровый обрывчик, а дальше — дальше при желании вполне можно было продолжить путь по спинам бегемотов. Мелкий ручеек, с трудом пробивавшийся через травяные заросли, разливался здесь в небольшой бочажок — эдакую ванну, где блаженствовали звери. Набито их тут было столько, что под водой, вернее, в густой черной жиже, заменявшей воду, они не помещались, и жирные туши выпирали на поверхность, вплотную прижатые одна к другой,— казалось, перевернуться с боку на бок доступно им лишь одновременно, как туристам в тесной палатке. Сверкали только белки глаз, так чумазы были их обладатели, испускавшие время от времени блаженные вздохи и тучи черных пузырей.

Сколь же грязны были эти бегемоты, я поняла несколько позднее, когда увидела на реке Руинди их собратьев. Тут их тоже было множество — как указано в путеводителе, в парке находится крупнейшее в мире скопление бегемотов. Всюду на песчаных пляжах, куда ни глянь, лежат огромные сардельки, только не черные, а пепельно-серые, глянцевые, с чисто отмытой розовой кожей в глубоких складках. Другие бегемоты купаются в реке — на поверхности виднеются одни уши и ноздри, и вся она ревет и пыхтит, точно сотни паровозов одновременно разводят пары. Берега же реки сплошь испещрены оранжевыми дорожками, хорошо выделяющимися на изумрудном фоне зелени,— их протоптали бегемоты, выходящие пастись на берег. Особенно много зверей собралось в одном участке реки, куда стекали воды термального источника — над водой тут стоял густой пар. Подумайте только, под экваториальным солнцем, да еще горячее водоснабжение!

Но особенно запомнился мне один бегемот, богатому обществу предпочевший одиночество в небольшой и сплошь затянутой пистией луже — любителям-аквариумистам это растение хорошо знакомо. Оно образует на поверхности воды красивые розетки нежно-зеленых листьев, при одном, правда, непременном условии хорошего верхнего освещения. Здесь, на экваторе, пистия разрастается на мелководьях в таком изобилии, что местами сплошь затягивает воду. Бегемота не было видно до самого последнего момента — он лежал под водой, а морда была хорошо замаскирована зеленью. И все-таки, когда мотор заурчал слишком близко, нервы его сдали. Неожиданно он возник из лужи, и тут оказалось, что на своей спине он унес целую клумбу из розеток пистии. С перепугу какое-то время он бежал параллельно машине, совсем рядом, и с каждым толчком тяжеленных ног клумба эта разваливалась на куски, куски какое-то время еще подпрыгивали на мощных телесах, потом съезжали вниз по мокрой коже, и вот уже совсем раздетый бегемот с завидной резвостью мчится среди кустов, только между лопатками еще чудом уцелел зеленый лоскуток.

Неожиданно зверь исчез, будто сквозь землю провалился. Да он и в самом деле провалился — так сходу и влетел в следующую лужу, спугнув парочку расписных египетских гусей, и затаился среди зелени.

Луж, болотец в понижениях тут множество и, значит, разнообразной водной живности, прежде всего птиц. По соседству с принимавшими грязевую ванну бегемотами бродили по черной воде розовые фламинго — грациозно изогнув шеи и склонив набок головки, они старательно процеживали через изогнутые клювы отвратительную жижу. А что за птичий рай предстал глазам на мелководье озера Эдуард! Оно было розовое, белое, переливающееся всеми цветами радуги, нежно-салатовое от пистии, но только не голубое — воды почти не было видно. Фламинго, различные цапли, в том числе огромные голиафы, белые колпицы с их клювами-лопаточками, гуси, разнообразные кулики, ибисы — совсем черные и белые с черными головами и хвостами, священные. Все это плавало, ныряло, кормилось, млело на солнце, оглашало воздух разноголосыми кликами и упругим шелестом крыльев.

В расположенной поблизости на берегу озера рыбацкой деревеньке Вичумби тоже оказалось полно птиц. Марабу и священные ибисы важными стражами восседали на крышах хижин или вместе с шоколадными ребятишками и собаками копошились в пыли. Оглушительно щебетали ткачики, сплошь облепившие высокие деревья своими гнездами, будто странными круглыми плодами. У берега вернувшиеся с уловом рыбачьи лодки оцеплены были пеликанами. Тут же на берегу, среди праздного люда и пришедших за водой женщин, разгуливал большой слон, давно уже прибившийся к людям, да так и оставшийся среди них. Совсем близко за околицей деревеньки видны были мирно пасущиеся антилопы, а вдали среди саванны сторожевыми башнями высились слоны…

Разумеется, ничего подобного теперь уже не увидишь на большей части Африки, да, я думаю, нигде, кроме как в немногих специально охраняемых ее уголках. Должна признаться, что и эти благословенные края не избегли в свое время разрушительного разорения. Вот что прочитала я в книге Карла Экли, выдающегося американского естествоиспытателя, более всего любившего именно африканскую фауну: «Много чудесного рассказывали мне о долине Руинди в Бельгийском Конго, этой подлинной стране непуганого зверя. Теперь эта долина напоминает кладбище. Мы нашли здесь еще довольно много львов и два или три вида антилоп. Остальные породы погибли. Я уверен, что в долину Руинди проникли охотники за слоновой костью, и на них лежит ответственность как за уничтожение слонов, так и за вымирание других видов крупной дичи».

Создание парка Вирунга — в большой мере заслуга Карла Экли, похороненного в 1926 году на склоне одного из вулканов. Теперь природа парка находится под надзором военизированной охраны — правительство страны отлично понимает, какие доходы можно извлекать, показывая туристам, как выглядела прежде африканская земля. Потом, уже дома, мне попались строки, живо напомнившие то, что довелось увидеть в парке Вирунга, вот они:

«Нашему воображению рисовались цветущие долины, леса, болота и животные, жившие когда-то в этом раю. Добродушные слоны толпились возле воды, шевеля большими ушами. Пугливые носороги спешили к логовищам по узким тропинкам. Жирафы прятали головы в кустах мимозы. По долинам, пощипывая траву, бродили стада антилоп и газелей, находящих отдых под высокими кронами деревьев. Наконец, мы старались представить себе людей: мужчин, занимающихся подготовкой оружия к охоте и мастерящих себе одежду из шкур, женщин, готовящих пищу или отправляющихся к соседнему водоему купаться или мыть свои миски…» Известный французский ученый Анри Лот, написавший эти строки, не видел ничего этого. Картину эту он воссоздал по тем рисункам, которые открыл в самом сердце Сахары, на скалах Тассилин-Аджера.

Здесь, в величайшей в мире «картинной галерее» доисторических художников, оставили свои автографы мастера многих поколений. Наиболее ранние из рисунков относятся к пятому и даже к шестому тысячелетиям до новой эры, к периоду древних охотников. На рисунках этого периода, найденных и в других районах Северной Африки, изображены слоны, буйволы, антилопы, бегемоты, носороги, жирафы. Люди охотились на всех этих зверей на территории нынешней Сахары и даже страшной Нубийской пустыни! И значит, в те времена здесь был климат, близкий к климату современной саванны, и, разумеется, было довольно водоемов, без чего немыслима жизнь всех этих зверей.

Продолжение следует.

Автор: М. Черкасова.