Африканский лес. Часть первая.

«Ах, кабы взять у коршуна крылья…» — вырвалось у «железного Стэнли», совершавшего свое беспримерное по тем временам (восьмидесятые годы позапрошлого столетия) второе, и последнее, трансафриканское путешествие, длившееся, как и первое, 2 года и 9 месяцев. Большую часть времени из этих 33 месяцев Стэнли провел, по его словам, ползая в лесном сумраке на шестьдесят метров ниже дневного светила. Надо думать, с какой завистью взирал он при этом на свободно парящих над лесом птиц…

Нами в этой поездке сплошь и рядом владели чувства прямо противоположные: мы страстно завидовали как раз тем, кто ползает, потому что слишком уж часто наблюдали землю даже со сверхптичьего полета. И временами это было ужасно обидно, в особенности когда дело касалось леса. С какой жадностью вглядывались мы через толстое стекло иллюминатора туда, вниз, где в просветах между облаками — а над дождевыми тропическими лесами они висят почти всегда — тянулся синим плюшевым ковром Великий лес Конго, таинственный и недоступный.

За эти три недели мы трижды пересекли его с востока на запад и обратно по маршруту Гома—Киншаса (по дороге на ассамблею и во время поездки на экскурсию — обратно мы летели другим путем). Это около тысячи километров в одну сторону, полтора часа полета, тогда как ползавший в лесном сумраке Стэнли потратил на преодоление этого пути многие месяцы, даже годы.

И все же судьба нежданно сжалилась над нами, подарив не предусмотренную никакими программами посадку в самом центре Великого леса, позволившую увидеть его при значительно большем увеличении. В тот день нам предстоял совсем небольшой — подняться и опуститься — перелет из Гомы, маленького аэропортика у северной оконечности озера Киву, в Букаву, городок у южной его оконечности, откуда намечена была экскурсия в национальный парк Кахузи-Бьегу, где живут горные гориллы. И вот, уже в аэропорту, наш гид исчез. Когда же наконец его удалось извлечь из буфета, оказалось, что последний самолет на Букаву ушел.

В итоге последовавшего затем бурного объяснения выяснилось, что еще один самолет все-таки есть, однако, прежде чем сесть в Букаву, он летит в Кинду — крюк в общей сложности километров на восемьсот. Признаться, изрядно намаявшись в ожидании самолета, мы не сразу поняли выпавшую на нашу долю удачу и даже несколько приуныли от такой перспективы. Но тут появился летчик — энергичный, подтянутый голландец — и, выслушав нашу историю, широко улыбнулся:
— Господа будут довольны путешествием, а даму я беру в кабину.

Это был один из тех случаев, когда я горячо благословила свою принадлежность к женскому роду. Летучий голландец — так мы единодушно назвали про себя нашего летчика — был верен своему слову. У него оказался маленький самолет вроде «ЯК-40», на котором он мог лететь, едва не касаясь верхушек деревьев. Поднявшись, он дал над Киву широкий круг, и все перипетии этого утра тотчас забылись. (К слову летая над Африкой на подобных самолетах, как впрочем, путешествуя по этому континенту очень важно позаботиться о надлежащем страховании путешественников).

Сияющей голубизной плеснули в глаза чистые воды озера, оправленные в причудливое кружево гористых берегов с бесчисленными уютными бухточками. Резные фонтаны пальм, роскошные купы деревьев такой яркой, сочной зелени, какая бывает у нас только очень короткое время в начале лета, и среди зелени — разноцветными мазками кроны тюльпанных деревьев, усаженные огромными алыми бабочками цветов, призрачные облачка голубых деревьев джокаранд и еще что-то белое, розовое, желтое. И тревожной нотой в эту безмятежную благодать врываются ясно различимые с высоты черные плеши — застывшие лавовые поля и потоки.

Над озером безраздельно властвуют вулканы. Прежде я никак не могла себе представить, как это люди могут жить в непосредственной близости от готового в любой момент взорваться вулкана. А после Киву поняла — что же делать, если со всех других сторон тут натуральный рай. В особенности после выжженных солнцем и палами окрестностей Киншасы, таких убогих в сухой сезон. На Киву же сухого сезона нет — тут всегда в меру влажно и тепло, именно тепло, а не жарко, озеро лежит на высоте полутора километров над уровнем моря.

Почвы — какие тут почвы! Как бы в плату за те беды, что приносят людям, вулканы дарят им самое драгоценное, что только бывает в Африке,— плодороднейшие земли, на которых круглый год обильно плодоносит все мыслимое из растительного царства. Но вот остались позади кофейные плантации с аккуратными рядками деревьев и рассыпанные по склонам вулканов веселые стайки бамбуковых хижин в окружении банановых рощ. От Киву наш путь лежит почти прямо на запад, с небольшим отклонением к югу. Перевалив через скалистые горы Митумба, образующие западный борт рифта, мы оказались над обширнейшей низменностью бассейна Конго — к ней и приурочен Великий лес, та его часть, что зовется лес Маньема.

Здесь требуется небольшая оговорка: под тропическими понимают все те леса, которые растут в областях Земли с жарким климатом, то есть в полосе между 35° северной и южной широты. Они занимают около 1/5 части суши, составляя от всех лесов мира около половины (данные тут достаточно противоречивы). При этом тропические леса очень разные — полулистопадные, муссонные, дождевые и т. д.— в зависимости от условий произрастания. Но максимальным, что ли, выражением богатства, мощи и всех прочих особенностей тропических лесов являются леса дождевые, приуроченные к влажным тропическим низменностям, прежде всего к бассейнам Конго и Амазонки. И хотя относительная доля их не так велика (примерно 1/4 всех тропических лесов), по своему значению для биосферы они, безусловно, выходят на первое место. В своей статье я и пишу, прежде всего, о дождевых тропических лесах.

Благодаря открывающемуся из кабины обзору он предстал передо мной во всем своем впечатляющем размахе: от горизонта до горизонта сплошной волнистый полог крон, по которому, кажется, можно свободно идти пешком, столь он осязаемо плотен. Тут и там возвышаются вершины лесных великанов, раскинувшиеся в форме огромных зонтиков столь характерное для тропических растений приспособление для улавливания солнечных лучей. Иногда вершины словно охвачены багряным пламенем, совсем как наши деревья в октябре. Только такая окраска свойственна тут вовсе не отмирающей листве, а, напротив, распускающейся, потом листья становятся нормального зеленого цвета.

Летучий голландец развернул карту, и змеящиеся на бумаге ниточки воплотились в живые реки и речки, но не отливающие серебром, как у нас, а желтые, стиснутые среди стен подступающего к самой воде леса. Их было великое множество, совсем узеньких и пошире, рожденных под сводами тропического леса и несущих свои воды в великую реку Конго. И в который уже раз ощутила я на себе, что леса эти действительно дождевые. Как и положено, во вторую половину дня, облака начали сгущаться с угрожающей быстротой, и самолет резко взмыл вверх.

Высота, с которой увидели мы тогда Великий лес Конго, и стала тем минимальным расстоянием, на какое к нему удалось приблизиться за всю поездку,— всюду, где мы ступали на землю, он давно уже не сохранился. И хотя уже на другой день мы продирались по лесной чащобе по следам горилл в Кахузи-Бьега, а перед тем любовались роскошной тропической растительностью на берегу водопада Ручура, это было уже совсем, совсем другое.

Как пишет Ричарде, крупнейший знаток тропических лесов, в своей превосходной монографии, «…большинство людей, непосредственно не знакомых с тропической растительностью, составляют представление о ней по описаниям путешественников, к сожалению, часто предвзятым или преувеличенным, а то и совершенно неверным. Дело в том, что очень часто путешественники наблюдают то буйство растительности, которое действительно можно наблюдать по берегам рек, где они обычно путешествуют, а это далеко не то же самое, что растительность в глубине лесного массива. Лишь немногим авторам удается устоять перед искушением расцветить свою рукопись «блестящими пассажами», и большинство в потоке превосходных степеней теряют представление о реальности». Признаться, и в моем дневнике не обошлось без таких пассажей, и, чтобы не уподобиться некоторым авторам, я обращаюсь здесь к авторитетам людей, в самом деле знающих тропический лес.

Так каков же он изнутри и чем отличается от привычных нам лесов умеренных широт? Из известных мне описаний тропических лесов лучшие, на мой взгляд, принадлежат Стэнли — они очень точны и в то же время одухотворенны. Вот, к примеру: «…когда мне удавалось несколько отдалиться от лагеря, уйти в сторону так, чтобы даже не слышать людских голосов, и если можно было позабыть о гнетущих заботах и неудобствах, составляющих главную часть моего существования, так и врывалось в душу благоговение к лесу. Голос мой звучал торжественно, отдаваясь глухими перекатами, как под сводами собора. Я ощущал тогда нечто очень странное, почти сверхъестественное: отсутствие солнца, вечный сумрак, неподвижная тишина окружающего производили впечатление глубочайшей уединенности, отчуждения, которое заставляло озираться по сторонам и спрашивать себя, не сон ли это.

Стоишь как бы среди населения другого мира, оно живет растительной жизнью, а я человеческою. Но окружающие меня великаны до того громадны, безмолвны, величавы, а вместе с тем безучастны и суровы, что даже удивительно, как мы друг другу чужды, тогда как между нами все-таки много общего».

Итак, отсутствие солнца, вечный сумрак, неподвижная тишина окружающего… «В тропическом лесу темно даже днем, какая же мгла царит ночью! Что такое настоящая ночь, можно узнать только здесь, в тропическом лесу»,— считает Г. Бутце, еще один признанный специалист по этим лесам. И, вспоминая полог гигантских крон, сплошь занавешивающий землю, я не вижу тут преувеличения.

Продолжение следует.

Автор: М. Черкасова.