В поисках великого леса – путешествие в Конго. Продолжение.

Перед самыми окнами моего номера в Киншасе блестели на солнце лакированные листья того самого фикуса, который так охотно растет у нас дома и так любим нашими сатириками. Тут он легко дотягивался до пятого этажа и выглядел вполне солидным деревом. Родом он, однако, из Индии, а потому не представлял для нас интереса. Рядом в городском саду великолепные бамбуки, очень похожие на органные трубы, возносили высоко к небу букеты перистых листьев. Только и они из Южной Азии! Там же шелестела серебряными листьями роща эвкалиптов, они тут на каждом шагу.

Нужно ли говорить, что их родина — Австралия? Великолепные манговые деревья с густой темно-зеленой листвой, похожие своей раскидистой кроной на наши столетние дубы,— южноазиатского происхождения. Бугенвиллея, так живописно обвивающая террасы и заборы и даже в сухой сезон радующая глаз гроздьями розовых, красных и сиреневых цветов,— американка. И даже сейба, великолепный экземпляр которой растет в Киншасе в самом начале Бульвара 30 июня, считается выходцем из Южной Америки.

К этой сейбе мы приходили не раз — то была прекрасная модель дерева тропического леса. Мощный ее колоннообразный ствол, уходящий в высоту метров на пятьдесят, расширялся в нижней части наподобие шатра, под который свободно мог въехать автомобиль. Своим возникновением «шатер» был обязан выпирающим из земли корням. Эти так называемые досковидные корни очень характерны для деревьев тропического леса и, вероятно, служат лесным великанам распорками, придающими устойчивость во время налетов свирепых торнадо. Сейба на Бульваре 30 июня привлекала нас еще по одной причине: ночью на ней кормилось множество крыланов — к этой группе отряда рукокрылых относятся самые крупные его представители. Здешние были не очень велики — ростом с ворону. Одного из них, с подбитым крылом, удалось выкупить у мальчишки.

Это оказалась очаровательная бурая зверушка с очень выразительной и живой мордашкой, похожей на собачью, огромными, выпуклыми, как у всех ночных животных, глазами и маленькими круглыми ушками. Один из пальцев зверька, длинный и подвижный, свободен от летательной перепонки, им-то крылан и цепляется, лазая по веткам. В гостинице я предложила зверьку вешалку от платья, он тут же уцепился за нее и повис вниз головой в своей самой естественной позе. Так и пришлось поместить его в гардероб. Зверек был совершенно «ручным», охотно пил сладкий сироп, и очень жаль, что рана его оказалась слишком серьезной…

Стоя под освещенной уличными фонарями сейбой и наблюдая, как крыланы слету подвешиваются к ее веткам и передвигаются по ним наподобие ленивцев, мы решали задачу, для севера совершенно немыслимую: чем кормятся зверьки — цветами сейбы или ее плодами. Роскошная крона дерева, раскинувшаяся над нашими головами, в изобилии была увешана и теми и другими. Явление это также очень характерно для тропиков: в подчиненности сезонам года тропические растения вовсе не так пунктуальны, как наши.

Если же на протяжении года они получают достаточно влаги, то вовсе не признают ни весны, ни осени,— цветут, плодоносят и меняют листву на протяжении всего года. Собственно говоря, «вечнозеленость» тропических деревьев тем и объясняется: листья их вовсе не вечно держатся на ветках, просто дерево меняет их не все сразу, а постепенно, незаметно для глаз. Даже разные ветки одного и того же дерева могут, как у этой сейбы, жить по разному календарю.

Наблюдая жизнь городских растений, мы узнали много интересного, и все же о местных деревьях — практически ничего. Последней надеждой оставался ботанический сад. Вот какую запись нашла я в своем дневнике: «Представьте себе, что, собравшись взглянуть на самую обыкновенную нашу березу, вы должны были бы отправиться не куда-нибудь, а в самый главный ботанический сад Академии наук, потому что нигде больше ни одной березы не сохранилось. От одной такой мысли мне, признаться, стало не по себе, но именно такова ситуация в Киншасе и ее окрестностях. Только вместо березы тут лимба. В результате хозяйствования человека природные условия изменились до такой степени, что основные древесные породы, росшие в здешних лесах несколько десятков лет назад, теперь уже не могут тут жить. Зато город буквально заполонен чужеземными пришельцами из растительного царства, которые куда лучше освоились с новыми условиями и уверенно вытеснили аборигенов, сделавшись полновластными хозяевами». Кстати, это относится и к Конго, течение которой сплошь забито водяным гиацинтом, привезенным из Америки.

Теперь, правда, меня уже не удивляет подобная ситуация. К сожалению, с тех пор я повидала и еще места, где дело обстоит точно так и местные растения можно увидеть разве что в ботаническом саду, потому что в природных условиях они не сохранились. Но тогда-то я столкнулась с таким положением в первый раз!

И вот наконец долгожданная экскурсия в ботанический сад Кисанту: прекрасная коллекция пальм со всех концов света; прямо-таки чудовищные, но опять же восточноазиатские, бамбуки; отличные кактусы, разумеется, американские — в Африке они не водятся; даже некоторые европейские хвойные, которые нам демонстрировали с особой гордостью. Но где же, где свои собственные? Поначалу нас даже не поняли, а потом повели куда-то в дальний конец сада — коллекцию местных растений начали собирать тут совсем недавно, да и экскурсанты ими обычно не интересуются. Тут и увидели мы, наконец лимбу — тоненький светлый стволик, мелкие листочки; трудно даже поверить, что в прежних лесах деревья лимбы достигали самых великанских размеров, и львиная доля заготовленной в этих краях древесины пришлась именно на нее. И тогда-то в первый раз я поняла: из всех задач ботанического сада самая главная в современных условиях — именно сохранение своих, местных растений. Где же еще искать им спасения, как не у себя на родине?

Так и не нашли мы в окрестностях Киншасы не только леса, но как следует не посмотрели даже отдельных его представителей. Побывать в самой лесной стране африканского материка и не увидеть тропического леса — можно ли придумать обиднее? А дело как будто шло к тому. Правда, впереди была еще экскурсия по стране, но при обсуждении маршрута выяснилось вот какое досадное обстоятельство. Хотя на территории Конго еще сохранились настоящие девственные леса и площадь их — после проведенной недавно аэрофотосъемки — оказалась даже больше, чем можно было предполагать, для нас они оставались практически недоступными. Вблизи аэродромов или автомобильных дорог лесов давно уже нет, как и вокруг Киншасы, — их вырубили. До массивов же девственных лесов надо добираться по полному бездорожью, на пирогах, как и во времена Стэнли; даже вертолеты не всегда могут помочь. И, разумеется, чтобы пуститься в такой путь с его непредсказуемыми превратностями, надо располагать достаточным временем — не неделей, как у нас…

Из двухсот миллионов гектаров тропических дождевых лесов Африки примерно три четверти приходится на долю лесов бассейна Конго, оставшуюся четверть составляют леса, растущие по побережью Гвинейского залива. При этом на долю Конго приходится около 100 миллионов гектаров тропических лесов, так что они составляют чуть менее половины его территории. Остальные леса произрастают в других странах бассейна великой реки. Когда-то существовал единый огромный массив, тянувшийся по обе стороны от экватора, от самого атлантического побережья Африки вплоть до Великих озер. Теперь он заметно съежился и распался на ряд отдельных, но все еще больших кусков. На территории Конго таких лесов пять: К северу от течения Конго лес Абумонбази, к югу от Конго — Салонга, к северо-западу от Великих озер — лес Итури, к западу от них — Маньема и между массивами Салонга и Маньона — Ломами.

Особенно манил нас Салонга — это самый большой массив экваториальных низменных и потому самых что ни на есть роскошных тропических лесов. Но они и самые недоступные. В 1970 году здесь был открыт национальный парк Салонга площадью 3 миллиона гектаров — самый крупный на территории Конго национальный и крупнейший во всей Африке лесной парк. Интересно заметить, что от всех заповедных лесов Африки он составляет более половины.

Не меньшую привлекательность, чем Салонга, представлял для нас лес Итури — именно в этом лесу водится окапи, в единственном на земном шаре месте. Недаром выпущенный к началу ассамблеи значок украшен его изображением — открытие окапи явилось одной из самых крупных зоологических сенсаций прошлого века. Первые известия о загадочном звере лесов Итури привез тот же Стэнли: он был очень удивлен, что пигмеи, населяющие этот лес, не выразили особого восторга при виде экспедиционных лошадей,— похожих зверей им уже приходилось встречать в своем лесу. Описан же окапи был впервые в 1900 году под именем «лошади Джонстона». Год спустя, когда в руки зоологов попали целая шкура и череп, стало очевидно, что это вовсе не лошадь, а представитель семейства жирафов.

Окапи долго еще волновал зоологов — в Европе впервые увидели его живьем лишь через двадцать лет после того, как он стал известен миру. Впрочем, и по сей день о его жизни на воле известно очень мало. И в лесу Итури окапи встречается нечасто. Он не может жить под сплошным пологом — там ему просто нечего есть, и обитает в немногих осветленных местах вблизи рек и полян, где много кустарников.

Окапи, в самом деле, имеет заметное сходство с жирафом, но очень складно сложен, шея его, хоть и достаточно длинна, но вовсе не чрезмерно. И если это жираф, то именно лесной: буровато-черное туловище, большие чуткие уши с золотисто-каштановым отливом и огромные, осененные великолепными ресницами глаза. Правда, природа позаботилась разнообразить этот слишком скромный наряд. Все четыре ноги окапи, обутые в изящные черные копыта, она одела еще в белые чулки, а выше чулок нарисовала прихотливые белые полоски, которые, поднимаясь на круп, образуют нарядные полосатые штанишки. Детеныш разрисован был, как и мать, только рисунок выглядел более ярким, и весь он так и сиял своей новенькой шкуркой. Родившись в неволе, окапенок относился к человеку безо всякой опаски, подставляя бочок к самой сетке, но заботливая мать всякий раз нежно, но настойчиво оттирала его в сторону. И тогда, задрав тонкий, украшенный черной кисточкой хвост, он игривым галопом уносился в глубь вольеры.

Повадки окапи, предпочитающего держаться в тени растущих в загоне пальм, также выдавали лесного обитателя. И понаблюдав за ними, я вдруг поняла секрет особого их очарования: таинственность истинного лесного зверя сочеталась в них с чисто лошадиной, непревзойденной, на мой взгляд, пластикой, недаром подметили это сходство пигмеи Итури. Мягкая линия шеи плавно переходит у них в спину и покато понижается затем к крупу, такому же прелестно округлому, как у лошади. И как у лошади, у окапи чудесная атласная кожа с трепетными жилками на прекрасной морде, бархатные нос и губы. Только вот язык настоящий жирафий — гибкая черная змейка, деловито снующая в развешенных по всему загону вениках, отчего они мгновенно лишаются листьев. И еще раз напомнили они мне лошадей своей нежностью: они отдыхали, стоя друг против друга и переплетясь шеями.

Так и стоят они в моих глазах — дивным видением неувиденного сказочного края.

Автор: М. Черкасова.

P. S. В целом путешествие в Африку открывает новый иной мир, с совершенно другими традициями и культурой. Как впрочем, и многие восточные страны, те же Арабские Эмираты, куда можно приобрести горящие туры на сайте https://happy-travel.kz/ru/tours.php?tour=353.