В поисках великого леса – путешествие в Конго

Конго не зря было выбрано для проведения XII Генеральной ассамблеи Международного союза охраны природы. Одной из основных проблем, обсуждавшихся на ней, была проблема дождевых тропических лесов, а Конго — крупнейший на Африканском континенте их владелец. Однако, подлетая к Киншасе, столице Конго, мы не рассчитывали увидеть ее в окружении лесов: по меньшей мере, за двести километров перед ней видимость с самолета снова стала хорошей. Связь тут самая прямая. Большую часть пути на запад от Великих озер, пока под крылом тянулся синий плюшевый ковер тропического леса, мы летели в почти сплошной облачности — лес лишь изредка удавалось увидеть в разрывах между облаками. Кончился лес — кончились облака, недаром носит он название «дождевой». Снова начались выжженные солнцем холмы, лишь кое-где по долинам рек — жалкие остатки бывших лесов с рыжими прогалинами палов и разбросанными тут и там белыми скелетами огромных деревьев.

Из первых впечатлений о Киншасе самое, пожалуй, сильное — это пыль, серая, душная, пахнущая гарью. По сторонам ведущей из аэропорта дороги стоят серые пальмы. «И тут пыльные пальмы, спасибо, хоть не в кадках», — шутит кто-то. Здесь, на пятом градусе южной широты, мы попали в конец сухого сезона — зимы. С июня по сентябрь и солнце не такое палящее, и нет дождей и, значит, тропической духоты, столь тягостной для северян,— с точки зрения климатической, своего рода бархатный сезон. Зато с эстетических позиций мы оказались в явном проигрыше, и столица Конго предстала перед нами далеко не в лучшем своем виде. Все выгоревшее, поникшее, истомленное долгой жаждой. Свежая зелень только вблизи Конго или там, где растения специально поливают, а таких мест немного.

В первое же утро нас повезли на гору Нгалиема, с которой, как нам объяснили, открывается отличный вид на Киншасу и ее окрестности. Гора эта более известна под именем Стэнли. Именно с нее великий путешественник обозревал эти места в конце своего трансафриканского путешествия в восьмидесятых годах позапрошлого столетия. Тогда он открыл миру вторую после Нила великую африканскую реку Конго, пройдя от самых его истоков в краю Великих озер до впадения в Атлантический океан. Гора эта, как и все вокруг, была в те времена покрыта девственным лесом, а в Конго плескались бегемоты. О бегемотах тут давно уже забыли, а на горе теперь президентский парк с просторными ухоженными газонами, асфальтированными дорожками, стриженными под машинку кустами и аккуратными аллеями, и местами где даже можно попеть африканское Караоке.

Вид с горы, невысокой, но царящей над местностью, в самом деле отличный. Если смотреть вправо, вверх по течению Конго, видишь широкую величественную реку, плавно и неторопливо несущую свои желтые воды, как и подобает великой реке. А в левую сторону от горы, ниже по течению, уже вовсю кипят буруны порогов. Река, до того окруженная низменными берегами, входит здесь в тесную долину и превращается в ревущего зверя. Такой остается она до самой своей дельты перед впадением в океан. Вот почему «ворота» Конго так долго оставались закрытыми для белых — проникнуть по реке с океана было невозможно. По сей день она на этом важнейшем пути непроходима для судов, и все грузы к океану идут по железной дороге.

По берегам Конго вверх по течению видны сразу две столицы: Браззавиль — столица Республики Конго — и Киншаса. Браззавиль на той стороне реки тонет в туманной дымке, зато Киншаса видна хорошо. Со своими полутора миллионами жителей она простерлась на десятки километров, постепенно переходя в «загород»: в душном мареве теряются белесые холмы с ржавыми пятнами гарей на склонах, редкими корявыми деревьями и зарослями колючих кустарников (с ними вскоре мы свели самое близкое знакомство). И дымы, повсюду дымы, садящиеся на губах тревожным горьким привкусом гари,— в сентябре идет подготовка почвы к посевам и посадкам, а делается это, прежде всего, с помощью огня.

На языке ботаников перед нами была вторичная саванна, вторичная потому, что по естественным законам саванне тут не место, и если бы не вмешательство человека, ее тут и не было бы. По естественным законам тут место лесам.

Для нас, биологов и географов, вторичная саванна представляла огромный интерес. Здесь можно было воочию наблюдать и собственными руками пощупать, что же происходит, когда в этих условиях вырубают леса, и еще очень хотелось по сохранившимся крупицам представить себе прежний облик этих мест. Помогло нам то обстоятельство, что ассамблея проходила не в самой Киншасе, а примерно в часе езды от нее — в местечке Н’Селе.

Если дорога на гору Нгалиема идет вниз по течению Конго, то в Н’Селе надо ехать вверх. И если вниз Конго сужается, то тут, напротив, берега раздвигаются, и река превращается вдруг в обширное озеро около 30 километров длиной и 25 шириной. Н’Селе лежит на самом его берегу, низменном и ровном. Перед глазами вдруг предстает свежий зеленый оазис — предмет неусыпной заботы целой армии садовых рабочих. Парк совсем молодой, и пальмы примерно такого же роста, какие можно увидеть у нас в кадках, зато весело зеленеют газоны, расцвеченные пестрыми мазками цветущих деревьев и кустарников.

Особенно поразила меня какая-то акация с нежными, как у нашей мимозы, листьями, все ветки которой были усыпаны будто и не цветами, а пушистыми бело-розовыми, как у фламинго, перышками, случайно зацепившимися за ветки. Словно спохватившись, природа решила, наконец, показать, на что способна она в здешних краях, и усадила на веточку акации нектарницу — маленькую изящную птичку, металлически-черную с фиолетовым отливом и ослепительным карминно-красным пятном на грудке.

Нектарнице лакомилась, как ей и положено, нектаром, запуская в цветок-перышко длинный, как у колибри, клювик, и вызывала восхищенные возгласы наблюдателей перед парадным подъездом того сооружения, где была назначена ассамблея.

…Тут же после регистрации — нарядные устроители, толпа респектабельных участников — вместо того чтобы наслаждаться прохладой у фонтана или тянуть ледяное пиво под освежающим дыханием кондиционеров, вместо всех этих дарованных цивилизацией благ, мы, северяне, бросились под палящим солнцем к виднеющемуся на берегу Конго лесочку. Кусочки такого леса с возвышающимися тут и там макушками пальм мы уже по пути в Н’Селе рассматривали с вожделением из окон автобуса, и вот наконец такой лесок в пределах досягаемости! Мы почти бежали к нему, но — увы! — вместо того чтобы торжественно ступить под его полог, ударились об него, будто о каменную стену.

Колючки! Бог мой, каких только изощреннейших колючек не наизобретала тут природа! Все оказалось вооруженным до зубов. Вот только что вылезшее из земли растеньице, совсем еще в нежном детском возрасте — успело выпустить всего только парочку листочков. Но из выемки между листьями уже торчит жесткий стебелек с довольно-таки крепкими шипами, устроенными по принципу остроги. Проходит немного времени — и невинный стебелек превращается в мощную лиану в руку толщиной, усаженную крупными перистыми листьями, а продолжением каждого листа служит жесткий стебель, вооруженный страшными, попарно сидящими зубьями, крепкими, как у столовой вилки. Цепляясь за все, что попадется, колючим стеблем, лиана вползает на самые вершины фикусов и пальм, но и тут продолжает нащупывать себе дальнейшую опору, развешивая во все стороны свои ужасные ловчие снасти.

Шипами, колючками самых причудливых систем снабжены тут не только лианы, но и все деревья, служащие для них подпорками,— и пальмы, и акации тоже колючи снизу доверху. Ни до чего нельзя безнаказанно дотронуться рукой, ни за что нельзя задеть, и даже после всех возможных предосторожностей долго потом достаешь из себя крючки и колючки.

Такое этот лес. Поясню сразу: это вовсе не тот лес, что рос тут во времена Стэнли. Как и здешняя саванна, лес этот тоже вторичный и являет собой результат стихийного антропогенного отбора, итог хищничества колонизаторов, хозяйничавших в Африке еще недавно. Тут были, прежде всего, вырублены все деревья с ценной древесиной, затем сведены те, ветки которых годятся на корм скоту, дальше сам скот съел все, что в состоянии был переварить, наконец, оставшееся было выжжено, а освободившиеся земли расчищены под посевы. Те же участки леса, которые каким-то чудом уцелели от огня, составлены исключительно видами растений, прошедшими этот жесточайший отбор на выживаемость,— они вооружены колючками до такой степени, что и люди, и животные от них отступились. (Точно так же в других местах на стравленных скотом пастбищах выживают лишь смертельно ядовитые растения.) Только попугаи — чудесные серые жако — весело болтают тут на верхушках пальм, прочая живность хоронится внутри колючей крепости.

Распрощавшись с надеждой познакомиться с этим лесом поближе, мы обратились к окрестным полям. Впрочем, в данном случае слово это мало подходящее: слишком непохожи они на привычные нам поля. Хорошо знакомая картина распаханного поля с глянцево поблескивающими ломтями земли — роскошь тут неслыханная и невозможная. Нам, жителям умеренной зоны, нелегко представить себе истинную ситуацию с африканскими почвами — у нас все не так. Мы, к примеру, привыкли к метровой толще почвы, бедной ли, богатой — другой разговор, но толще! И мы знаем, что если человек ведет себя разумно и соблюдает агротехнику, плодородие почвы можно поддерживать практически вечно, даже при интенсивном земледелии. Совсем другое дело — Африка, вопреки обычным нашим представлениям, от природы малоплодородный материк. На большей его части почвенный слой столь тонок и хрупок, что мотыга до сих пор признана наиболее целесообразным орудием земледельца, как самое щадящее.

Главное же заключается в том, что и без того бедные почвы находятся под постоянной угрозой разрушения лучами палящего экваториального солнца, безудержных тропических ливней и иссушающих ветров. Единственной надежной защитой здешних почв — этого с такими трудностями накопленного природой драгоценного капитала — остается растительный покров. А в тропической части Африки, где иссушающая жара сочетается со страшными ливнями, перед разрушительной мощью стихий могут устоять только тропические леса. Здесь и заключается жесточайший парадокс Африканского континента: в погоне за плодородными землями и пастбищами его бывшие хозяева свели естественную растительность, вырубили леса; а почвы, лишенные исконной защиты, через три-четыре года полностью утрачивают свое плодородие и деградируют.

То, что мы увидели вокруг Киншасы, и было результатом хищничества, приведшего к такой деградации. Я заглядывала во все попадающиеся ямы — и всегда видела одно и то же: толща песков только чуть-чуть перекрыта более темным гумусированным слоем, Сплошь и рядом эта тонкая пленочка почвы прерывалась, и тогда пески вылезали на поверхность, как в самой настоящей пустыне. Тощенькая землица больше была похожа на золу — серая, сыпучая, да она по большей части и состояла из золы. Все тут находится на крайнем пределе, запасов в почве практически нет, и вся жизнь нового урожая зиждется на тех питательных веществах, которые были накоплены растениями в предыдущий сезон. Вот почему кругом гуляют палы — таким образом, удобряют скудную почву.

Но палы очень вредны. Мало того, что они ведут к обеднению растительности, когда выживают немногие, самые устойчивые к огню виды. Почва тоже обедняется, лишаясь части уносимых с дымом азота и углерода. Получается замкнутый круг. Каждый год картина повторяется заново, и трудно придумать печальнее! В дымном мареве торчат из черной земли корявые масличные пальмы с обугленными стволами, каким-то непостижимым образом остающиеся при этом в живых. При вырубке лесов местное население щадит эту пальму: из мякоти ее плодов и семян выжимают масло, и даже в большем количестве, чем дает кокосовая, а из сладкого сока, вытекающего из надрезов соцветий, делают вино.

Из-за устойчивости к огню масличная пальма надолго переживает собратьев по лесу. И — как единственное свидетельство его существования — продолжает расти в тех местах, где от леса давно уже не осталось и следа. Вторичная саванна в окрестностях Киншасы так и называется — саванна с масличной пальмой. Кроме этой пальмы, к палам тут устойчивы злаки, отрастающие с началом влажного сезона и дающие корм скоту. Разумеется, ни одно культурное растение не может расти на таких скудных почвах, и чтобы вырастить тут, скажем, ананасы, требуется бездна труда и удобрений — роскошь, которую может себе позволить лишь очень богатый землевладелец.

Что же касается основной части местного населения, то оно вынуждено довольствоваться той данью, которую снимает в непосредственной близости от жилища. Обычно возле лачуги можно увидеть несколько кокосовых пальм, раскидистое манговое дерево, иногда дынные деревья — папайю, на грядках растет маниок, бутылочные тыквы, перец и прочие овощи — это так называемые «сады женщин», разводимые в Африке почти каждой хозяйкой. Благодаря удобрению в виде всякого мусора и поливу растения тут хорошо развиваются и даже дают по два урожая в год. Но при том ничтожном КПД использования земли, которое довелось увидеть в окрестностях Киншасы, для нас осталось совершенной загадкой, чем же кормится тут население.

Итак, без особого труда мы смогли получить достаточно ясный и — увы! — неутешительный ответ на первый вопрос: что происходит на здешних землях после сведения лесов. Без ответа оставался вопрос второй — как же эти леса выглядели. Из литературных источников было известно, что тут росли влажные полулистопадные тропические леса. Не все породы деревьев были в них вечнозелеными, часть сбрасывала листья на сухой сезон — отсюда и название. Очень скоро нам пришлось распроститься с мыслью увидеть хотя бы небольшой кусочек леса, уцелевшего от совсем не таких уж давних времен. Когда Стэнли совершил свои блистательные открытия, в мире существовало уже немало национальных парков, но в эти края идеи охраны природы дошли со слишком большим запозданием. А потому от здешних лесов не сохранилось ничего. Ну, так насадить! — скажет иной читатель, вспомнивший аккуратный сосновый лесок возле своей дачи, где он собирает маслята.

Ничего не выйдет — и тут не годятся мерки нашей умеренной зоны! Вместе с лесом оказались безвозвратно утраченными все те условия, вне которых существование его уже невозможно. Климат, почвы, водный режим — все стало совершенно иным.

Есть и еще одно важнейшее обстоятельство: тропический лес по своей сложности не чета нашему. Достаточно сказать, что на одном гектаре такого леса можно не встретить двух деревьев, принадлежащих к одному виду, все разные, и каждому в этом грандиозном природном оркестре надлежит играть свою партию. При соответствующих затратах и тут можно вырастить монокультуру той же лимбы, что, кстати, вполне устраивает лесозаготовителей. Однако такой лес будет напоминать естественный даже меньше, чем то, что можно увидеть в оранжерее ботанического сада. Восстановить тропический лес во всей его немыслимой сложности практически невозможно. Он умирает раз и навсегда как единый организм, подобно огромному великолепному животному.

При таких обстоятельствах не оставалось ничего другого, как пытаться познакомиться с лесом хотя бы по частям — отдельные местные лесные породы должны же где-то сохраниться, к примеру, в городе, где полно разных деревьев.

Продолжение следует.

Автор: М. Черкасова.